Русские дворянки в белой эмиграции. Русский париж. блеск и нищета белой эмиграции. «Ценой изгнания все оплатить сполна…»

МОСКВА, 27 апр — РИА Новости, Игорь Кармазин. После революции представителям дворянских фамилий было непросто. Тем не менее не все эмигрировали или подверглись репрессиям. Современные потомки русских аристократов гордятся своими предками, изучают семейные родословные. РИА Новости поговорило с ними и выяснило, что для них значит высокое происхождение.

Илья Олсуфьев

История моего рода восходит к началу XVII века. Все предки были либо на государственной, либо на военной службе. Наверное, самый знаменитый мой родственник — Адам Олсуфьев , действительный тайный советник и статс-секретарь императрицы Екатерины Великой. Известен также искусствовед Юрий Олсуфьев . После революции он скитался по разным городам, в какой-то момент его семья осела в Сергиевом Посаде. Когда грабили Троице-Сергиеву лавру, он был одним из тех, кто спасал мощи Сергия Радонежского. За это его расстреляли на Бутовском полигоне в Москве.

Каких-то семейных реликвий у меня не сохранилось. Что-то сейчас находится в музеях, что-то родственники увезли с собой в эмиграцию. На Поварской улице есть Центральный дом литераторов. Так вот, этот особняк принадлежал Олсуфьевым. Есть еще дом в Питере, на набережной реки Мойки. Полностью сохранилась усадьба в селе Ершово под Звенигородом, там теперь пансионат. Можно приехать, посмотреть. В Москве в районе Хамовники есть Олсуфьевский переулок. Мои предки там жили по соседству со Львом Толстым, ходили друг к другу в гости. По семейной легенде, прообразом семьи Ростовых из романа "Война и мир" послужили как раз Олсуфьевы.

После революции многие Олсуфьевы эмигрировали. Сейчас у меня несколько родственников во Франции, в Италии и Австралии. Они иногда приезжают в Россию. По-русски почти не говорят.

Я два года учился в Великобритании, но вернулся. Скучал по семье, близким. В России с каждым годом у людей усиливается интерес к своему происхождению. Сложилось большое сообщество потомков дворян. Насколько я знаю, в Российском дворянском собрании состоит несколько тысяч человек. В Москве каждую неделю проводятся литературные вечера, выставки, лекции. Есть винный клуб — там можно продегустировать интересные сорта вина. Пару раз в год — большие балы.

Я в этих мероприятиях не очень активно участвую. По моим наблюдениям, там немало людей сомнительного происхождения. В России также действует филиал парижского Союза русских дворян, основанного эмигрантами. Он не такой многочисленный, туда сложнее попасть из-за тщательной проверки родословной. Есть молодежная секция — для потомков дворян в возрасте от 18 до 35 лет.

Примерно раз в два месяца дворянские организации Европы проводят так называемые культурные уик-энды. Стоит недорого — 200-250 евро. Начинается все в четверг и заканчивается в воскресенье. В программе всегда экскурсии, поездки в интересные места. И самое главное — роскошный бал. Он проходит по всем правилам: ужин, танцы, общение. Обычно в уик-эндах участвуют 100-120 человек из 12-15 стран. Я был на таких встречах в Голландии, Дании, Швеции, Франции, Испании, Бельгии, Финляндии.

Мне было интересно узнать, как живут потомки дворян в других странах. Многие — в тех же домах, что и их предки век назад. Вопреки распространенному мнению, это небогатые люди, типичный европейский средний класс. Они очень открытые, с ними легко. При общении с европейцами у меня щемящее чувство возникает: если бы не Октябрьская революция, то и у нас не было бы такого слома традиций.

Род мой средней древности — ему около 500 лет. Впервые упоминается в 1498 году. Тогда Дмитрий Щербач, который был толмачем, то есть переводчиком, за свою службу получил поместье в Новгородской земле, недавно присоединенной к Московскому государству. Во второй половине XVI века и весь XVII век Щербачевы служили в городе Козельске, он сейчас относится к Калужской области. В 1613 году один из Щербачевых подписывал от Козельска грамоту на избрание на престол Михаила Федоровича Романова. В 1649-м другой Щербачев — мой прямой предок — подписывал Соборное уложение.

Самая непримиримая. Уроки Гражданской войны в России 25 октября 1917 года большевики взяли штурмом Зимний дворец, что фактически стало началом Гражданской войны в России. Но можно ли было ее избежать? Радио Sputnik узнало мнения современных историков.

Самый известный в роду — генерал от инфантерии Дмитрий Григорьевич Щербачев . Георгиевский кавалер, удачливый военачальник в Первую мировую войну. В 1917-м — командующий Румынским фронтом. Советскую власть он не признал и без колебаний отдал Бессарабию румынскому королю. Как известно, до 1939 года Бессарабия входила в состав Румынии. Ленин объявил генерала врагом народа, даже подсылал убийц, но покушения провалились. Румынский король обеспечил генералу безбедное существование в Ницце. Умер Дмитрий Григорьевич в 1932 году.

С семейными реликвиями все очень сложно. Остались альбомы с фотографиями. Что-то передали родственники, которые живут во Франции. У меня, например, есть главный документ о службе Дмитрия Григорьевича — его послужной список. Долгое время в семье хранилась шашка генерала, но лет семь назад его внук по бедности вынужден был выставить ее на аукцион.

С памятными местами ситуация тоже непростая. Как ни странно, сохранилась церковь, которую выстроил тот мой предок, который подписывал Соборное уложение в 1649 году. Сейчас она стоит совершенно заброшенная, одинокая, в голом поле. В селе Обухово под Калугой была усадьба, но ее разрушили и разграбили еще в 1917 году.

Сам я окончил кафедру теоретической физики в МИФИ, преподаю там общую физику. Кроме того, с 2014 года я — предводитель российского Дворянского собрания. Почему-то всем кажется, что наша деятельность сводится к организации балов, а утро мы чуть ли не с бокала шампанского начинаем. На самом деле главная наша миссия — просветительская. Мы проводим встречи с историками, издаем книги о культуре, наследии страны. Да, пару раз в год у нас и торжества происходят. Вот сейчас собираемся в Крым на бал "Русская Таврида", в Гурзуфе. Но и там мы танцами не ограничимся. В Ялте у нас состоится круглый стол, где обсудим вопрос возвращения улицам исторических названий.

О своих предках я узнала достаточно поздно. Моего прадеда дважды судили, объявили врагом народа и расстреляли в 1942 году. В семье об этом не говорили, но меня всегда тянуло к истории России. Интерес возник уже в восемь лет, когда посмотрела мультфильм "Анастасия". Моему детскому сердцу показалась очень трогательной история о возможном спасении княжны.

Постепенно родители поняли, что процесс необратим, и в 13-летнем возрасте я узнала, что прадед был дворянином, представителем старинной фамилии Муромцевых. С этого момента я активно искала информацию о своих предках: какие у них были традиции, как они жили, чем увлекались. Нашла много музыкальных альбомов бабушки. Я и сама хотела пойти в музыкальную школу, но родители решили, что это отнимет у меня слишком много времени.

Я во многом ориентируюсь на своих прабабушек. Они очень хорошо знали иностранные языки — я люблю английский, французский, итальянский. Они прекрасно танцевали — я в 2013-м прошла кастинг и стала дебютанткой Венского бала в Москве, а также Московского бала в Вене. Вообще, балы все популярнее. Я была на балах в Италии, Брюсселе, Варшаве, Лондоне. Несколько раз посещала Париж, где очень тепло всегда принимает белая эмиграция. Я знаю, что, придя в собор Александра Невского на улице Дарю, обязательно встречу знакомых.

Однажды в комнате бабушки я нашла старинные фотографии. Я рассматривала их несколько часов подряд. Мне всегда хотелось увидеть лица предков и тех, с кем они дружили. Сама я работаю в нефтяном бизнесе, но мое увлечение мне очень помогает в жизни. Считаю, что это дает основу, фундамент личности. Перед тем как принять какое-то решение, я всегда думаю, как бы к нему отнеслись мои предки.

«Обессиленная продолжительной войной Франция нуждалась в мужском труде, ибо война унесла многих её сынов в могилу. Мужские руки ценились. Десятки тысяч русских эмигрантов работали на заводах Рено, Ситроена, Пежо и других. Много людей «сели на землю» и занимались сельским хозяйством — и собственным, если были средства, и чужим, если приходилось наниматься.

Всего во Франции русских было, вероятно, тысяч двести — триста. В Париже нас было тысяч восемьдесят. Но мы как‑то не мозолили глаза. В этом колоссальном городе мы растворялись как капля в море. Через какой‑нибудь год мы уже считали себя настоящими парижанами. Мы говорили по-французски, знали все, что творится вокруг нас, всюду работали с французами бок о бок и старались подражать им во многом. Правда, у нас был и свой быт: свои церкви, клубы, библиотеки, театры. Были свои рестораны, магазины, дела, делишки. Но это для общения, для взаимной поддержки, чтобы не потеряться в этой стране. В душе же каждый считал себя европейцем и парижанином. Снимали «гарсоньеры» и мансарды, устраивались по-мелко-и крупнобуржуазному, ссорились с консьержками, приглашали друг друга — не к себе в дом (как на родине), а обязательно в ресторан к Прюнье или в кабачки на Сене, ежедневно совершали прогулки в Булонском лесу (с собачками и без собак), пили до двенадцати дня различные аперитивы.

Весь Монмартр кишел русскими. Вся эта публика группировалась около ресторанов и ночных дансингов. Одни служили гарсонами, другие метрдотелями, третьи на кухне мыли посуду и т. д. , потом шли танцоры — «дансэр де ля мэзон», или «жиголо» по-французски, молодые люди, красивые, элегантно одетые, для танцев и развлечения старых американок, потом артисты, певцы, музыканты, балетные танцоры, исполнители лезгинки, молодые красавцы грузины в черкесках, затянутые в рюмочку, потом цыгане, цыганки, цветочницы, зазывалы, швейцары, шофёры».

Прибытие русских эмигрантов в Париж, 1917. (wikipedia.org)

Живущие в пригороде Парижа русские аристократы слушают радио, 1931. (wikipedia.org)

Нина Берберова, «Курсив мой»

«…православный собор на улице Дарю и все сорок сороков русских церквей Парижа и пригородов наполнялись «белыми русскими», как их называли тогда, остатками полков Деникина и Врангеля, молодцеватыми «чинами армии», с их преданными женами, портнихами, вышивальщицами, шляпницами, когда-то бывшими медсестрами Добровольческой армии или просто офицерскими дочками, белоручками и скромницами. Чины армии являлись в собор с детьми: сыном, записанным в мэрии Глебом-Жаном, и дочерью, Кирой-Жанеттой. Беленькие, синеглазые дети ползли на четвереньках к причастию, грудных подносили к чаше, хор Афонского гремел на всю церковь, на паперти стояли старушки-губернаторши, в прошлом — величественные дамы петербургского общества, «распутники», мужья которых давным-давно были заколоты или пристрелены. Среди них — нищие, с красными глазами и опухшими лицами, с грязной шляпой в руке:

Сильвупле, подайте бывшему интеллигенту. В пятнадцатом кровь проливал на полях Галиции… Теперь абориген Армии Спасения.

Подайте безработному, жертве законов прекрасной Франции…

Подайте инвалиду Ледяного похода…

Подайте русскому дворянину кусок горького хлеба изгнания…»

Прощание с императрицей Марией Федоровной, 1928. (wikipedia.org)

Обед эмигрантов в Париже, 1932. (wikipedia.org)

Нина Кривошеина, «Четыре трети нашей жизни»

«Осенью 1925 г. я, в силу сложных денежных обстоятельств, внезапно оказалась одной из хозяек русского ресторанчика «Самарканд». Мы вселились в смрадную комнату над этим бывшим кафе, небольшой зал разукрасили цветными платками, на столики поставили лампы в оранжевых абажурах; появилось пианино, кто-то порекомендовал двух милых юных подавальщиц, уже знавших толк в ресторанном деле, — и «Самарканд» вступил на свое новое поприще, а у кормила, за стойкой, встала я… Вскоре, как-то сама по себе образовалась и артистическая программа: появилась сперва прелестная, цыганского вида Лиза Муравьева «в своем репертуаре», вскоре начал каждый вечер выступать Жорж Северский, известный в мире русских кабаре певец, а затем чудесный музыкант с несноснейшим характером, но безупречным музыкальным вкусом — Владимир Евгеньевич Бюцов.

За ресторанной стойкой оказалась тогда не я одна, но и многие женщины из эмиграции. Русские рестораны и кабаре стали одной из характерных черт Парижа тех лет, от 1922−23 гг. до середины 30-х годов. Были и совсем скромные, куда ходили люди, которым негде было готовить, одинокие, часто жившие в самых дешевеньких и подчас подозрительных отельчиках; впрочем, если «заводилась деньга», то и в этих ресторанах можно было кутнуть, закусить с графином водки, и уж обязательно появлялась музыка — бывало, что тренькал на гитаре сам хозяин, а кто-нибудь подпевал, и часто такой кутеж кончался слезами: «Эх! Россия, Россиюшка!»

Но были и роскошные, чрезвычайно дорогие кабаре, с джазом, певицами, красивыми дамами для танцев, обязательным шампанским, со жженкой, которую зажигали, потушив в зале огни, или с шествием молодых людей в псевдо-русских костюмах, которые через весь зал торжественно несли на рапирах… шашлыки! Каких тут фокусов не придумывали! Об этом и сейчас еще горько вспомнить».

Русский продуктовый магазин в Париже, 1930. (wikipedia.org)

Русский ресторан «Якорь» княгини Варвары Репниной, 1930-е. (wikipedia.org)

Лев Любимов, «На чужбине»

«Многие казаки батрачили в самых тяжелых условиях и там и в других местах. Один из них, еще молодой и красивый парень, как-то приехал в Париж, зашел в «Возрождение» и разговорился со мной. Оказалось, что он стал батраком после того, как потерял работу на заводе. Работа была нелегкая, оплата низкая, но местом своим он дорожил, так как ему приглянулась дочь хозяина. Смущаясь и запинаясь, он обратился ко мне с просьбой составить для него по-французски любовное письмо. «Нехорошо там жить, — говорил он мне. — Не то что девушки, коровы и те ни слова не понимают по-русски. Никак с ними не сладишь!» Письмо я написал, причем он настаивал, чтобы такие выражения, как «голуба», «мое золото», были переведены на французский дословно. Вышло, в общем, малопонятно, но достаточно пылко. Через несколько лет я снова встретил его. Он постарел, отяжелел. Однако выглядел еще молодцом, со своими лихо закрученными усами и французской кепкой, по-казацки заломленной набекрень. Сообщил, что женился на дочери фермера; тот вскоре умер, и теперь фермером стал он сам. Но жизнь по-прежнему не удовлетворяла его: не ладил с женой. «Эксплуататорша, — говорил он — точь-в-точь как ее отец. И кого эксплуатирует? Таких же казаков, как я, которых я устроил на работу. Черства, скаредна, каждый сантим помнит и готова сантим за сантимом вытянуть из самой кожи у рабочего человека. Ссоримся часто. Почему? Потому, что я со своими казаками держусь на равной ноге. «Ты ведь хозяин, — говорит, — а они батраки! Скверная жизнь!»

Таксист, офицер русской армии. (wikipedia.org)

Зинаида Гиппиус, «В Париже успокоения еще нет»

«Но что о молодых, когда из старых многие ли чувствуют ответственность, сознают свои ошибки в прошлом? Для этого, впрочем, необходимо быть не совсем старым, сохранять какой-то запас юности, доверчивой доброты к жизни и людям, молодой легкости в движении. Мне уже довелось отметить, что такой «виноватый» человек, как А. Керенский, вышеназванными запасами обладает; это и делает его «своим» в кругу здешней интеллигентной «молодежи». (Один поэт его недурно знает в прошлом; Керенский произвел его на фронте в офицеры…).

Теперь здесь с бывшим «главковерхом» случаются примечательные истории. Одна из них случилась как раз тогда, когда он шел в наш людный кружок, и тотчас была нам рассказана, с подкупающей открытостью. Шел он по улице с довольно узким тротуаром, просматривая газету на ходу. Навстречу дама, с девочкой лет семи: и остановилась. Остановился и Керенский. «Смотри, «- говорит дама девочке, — и запомни! Это он погубил Россию!».

Нет, со мной лучше было, — прерывает Керенский общий смех и откровенные замечания, что дама-то отчасти и права (у нас принята откровенная правда). — Вхожу я раз в магазин… надо же мне иногда купить что-нибудь. Несколько русских, очень хорошо одетых, глядят и вдруг; «Еще по магазинам ходит! Он! Еще по магазинам! Еще покупает!».

Но, в самом деле, должен же я иногда покупать, — прибавляет Керенский, как бы оправдываясь. — Не воровать же мне!

Мы смеялись, утешали носителя такой «славы», но мало соболезновали: есть ведь тут и заслуженное. Он сам это понимает. Если бы не понимал — он не был бы «своим» среди вот этой интеллигентной эмигрантской «молодежи», — вообще не был бы среди них. И ничего бы не понимал из того, что они худо ли, хорошо ли, а понимают. Ему было бы чуждо — или враждебно — архиновое, молодое течение материализма, столь заметное и среди молодежи французской, как упоминалось выше».

Как известно, крах Российской империи, революция и появление Советского государства повлекли за собой две волны масштабной эмиграции. Первый раз русские аристократы и представители интеллигенции бежали за границу, спасаясь от смертоносного для них режима, прямо во время того, как в России разворачивались кровавые события государственного переворота. Вторая волна эмиграции, уже не столь большая, состоялась в 30-е годы 20 века. Те, кто по каким-либо причинам не успел оставить свой дом с основной массой бежавших больше 10 лет назад, вырывались из тисков и ловушек обновленной родины и стремились в неродные, но довольно знакомые края, в и Францию . Здесь их, конечно же, не ждала та же устроенная, богатая и размеренная жизнь, что они вели при императоре. Они лишились своего положения в обществе, имущества и привилегий, лишились всего, к чему привыкли с рождения. Но все же это была жизнь! И представители самых знатных родов вели ее с достоинством, что бы им ни приходилось делать для того, чтобы хоть как-то обеспечивать себя и свою семью.

Русские аристократы, проживающие в небольшом доме в пригороде Парижа, сидят за столом и слушают радио. Франция, 1931 год.

Княгиня Мария Ивановна Путятина, сидящая на лавочке со старыми подругами. Франция, 1931 год.

Бывший ректор Технического университета в Санкт-Петербурге Йохан фон Греков, изготавливающий в эмиграции гробы.

Владимир Романович Кнорринг - генерал-лейтенант из дворян Эстляндской губернии, барон.

Павел Александрович Офросимов - бывший генерал-майор, герой Первой мировой войны, разводящий в эмиграции кур.

Бывший губернатор Тульской губернии, живущий на пожертвования баронессы Марии Матавтиной-Маковской.

Князь Борис Владимирович Гагарин, до эмиграции являвшийся председателем Союза Георгиевских кавалеров.

Баронесса Дикова, убивающая время за игрой в пасьянс.

Казачий офицер, работающий в эмиграции кухонным работником.

Русский князь, в эмиграции работающий руководителем прачечной.

Князь, работающий в бельевой комнате.

Православный священник отец Александр.

Казачий полковник, работающий в эмиграции музыкантом в берлинском кафе.

Русский капитан, в прошлом один из крупнейших землевладельцев, чинящий крышу барака.

Бригадный генерал Виктор Петрович.

Бывший командующий 10-м уланским полком, в эмиграции работающий кухонным работником.

Сахно-Устимович из Терского казачьего полка - бывший адъютант царя.

Алекс Авалов, бывший крупный помещик и профессор химии в Санкт-Петербурге, в эмиграции занимающийся производством крепких алкогольных напитков. Германия, Берлин, 1930 годы.

Барон фон Руктешель, до революции 1917 года служивший капитаном гвардейского полка.

Октябрьская революция 1917 года окончательно изменила жизнь представителей русской аристократии. О возвращении в Петроград или Москву больше не могло идти и речи. Выход оставался один - бежать. С собой старались взять самое необходимое и ценное. Фамильные драгоценности зашивали в корсеты, прятали в детских игрушках, горшках с цветами, в воске свечей, чернильницах и даже в собственных прическах. Так, княгине Вере Лобановой-Ростовской удалось увезти в волосах такое количество драгоценностей, что в дальнейшем их хватило на шестидневный аукцион.

Даже покидая родину, аристократки оставались верны своим манерам и привитому с детства вкусу. Тогда часто можно было услышать диалог:
«Ведь большевики наступают, надо бежать.

Что же вы так, нечесаная, и побежите?», —

рассказывает о настроениях в обществе тех времен в своей книге «Красота в изгнании» Александр . Княжны старались купить последние куски ткани, в надежде сшить новое платье, записывались в парикмахерские и на маникюр.

Переехав в Париж, русским красавицам пришлось всерьез задуматься о дальнейшем финансовом благополучии. Но что они могли предложить, кроме свободного владения французским, хороших манер и привитого с детства вкуса? Впрочем, этого оказалось достаточно, чтобы оказаться в центре модной индустрии.

После окончания Первой мировой войны Париж переживал расцвет модного бизнеса. Тогда представители индустрии искали что-то совершенно новое и свежее - послевоенной экзотикой для Франции стали русские дома моды и русские манекенщицы.

Спрос на белую кожу, голубые глаза и темные волосы открыл многим княжнам дорогу на парижском рынке.

Работать манекенщицей в те времена не считалось престижным. Более того, для дамы из высшего общества выставить себя на показ было почти позором. Больших денег профессия не приносила, зато выдвигала достаточно жесткие требования. Ежедневно дома моды устраивали три показа, чтобы у покупательниц была возможность лучше оценить коллекцию. За поведением на рабочем месте манекенщиц пристально следили, а выпить кофе или выкурить сигарету в модельном платье было категорически запрещено. Кстати, за знакомство с мужем клиентки, манекенщицу могли сразу же уволить.

Натали Палей

Wikimedia Commons

Внучка императора Александра II и кузина Натали Палей была вынуждена эмигрировать в Париж в 1919 году. Первые годы она занималась благотворительностью и часто бывала в Биаррице - месте встреч русской аристократии в изгнании.

Затем начались финансовые сложности и перед Натали встал вопрос - найти завидную партию среди русских аристократов или попробовать зарабатывать самой. Палей выбрала второй вариант и стала работать манекенщицей в доме «Итеб». Познакомившись лично с известным кутюрье Люсьеном Лелонгом, Натали перешла работать манекенщицей к нему. Из воспоминаний портнихи дома моды Натальи Бологовской известно, что Лелонг был настолько очарован русской манекенщицей, что даже бросил ради нее супругу.

Брак продлился 10 лет, за это время Натали Палей стала символом не только дома «Лелонг», но и «красоты в изгнании». Француженки старались одеваться как она, говорить как она и даже стремились копировать ее походку. Муж посвящал Натали коллекции одежды и духов, а ее снимки появлялись в ведущих журналах мод.

С 1928 года Натали Палей постоянно снимается для Vogue.

В начале 30-х Натали заинтересовала карьера актрисы. Успех не заставил себя долго ждать, и в 1937 году манекенщица переехала в США.

Мэри Эристова

Wikimedia Commons

Мария Эристова родилась в Батуми, но все детство провела в Петербурге — ее отец, князь Шервашидзе, заседал в .

Экзотическую красоту княжны оценили еще на родине — Мария стала часто появляться на светских мероприятиях и украшать обложки модных журналов, например, «Столица и усадьба». Потеряв во время революции отца, княжна решает переехать на Кавказ, откуда спустя два года эмигрирует в Париж.

Здесь хрупкая брюнетка стала олицетворением именно того типа красоты, который был в моде в 20-х годах.

На Мэри быстро обратила внимание и вскоре девушка стала работать в доме . Ее типаж лица и фигура подходили как нельзя лучше к стилю Шанель тех лет, к тому же Коко импонировало, что для нее, провинциалки из Оверни, работают «настоящие русские княгини», пишет в своей книге Васильев.

Гали Баженова

Wikimedia Commons

Второй звездой Chanel стала Гали Баженова - девушка из старинной кабардинской семьи Хагондоковых (ее отец генерал Хагондоков был командиром 2-й бригады Дикой дивизии). Попасть в Chanel было несложно, в те времена модный дом особенно покровительствовал русским.

Карьера Гали быстро пошла в гору. Фотографии «светской манекенщицы» появлялись на страницах самых популярных изданий тех времен, среди которых были «Фемина» и «Бог». А высокий рост, стройное тело и умение правильно себя подать служили дополнительной рекламой нарядам, которые демонстрировала Баженова.

Проработав пять лет приказчицей в Chanel, Гали решила открыть свой собственный дом моды «Эльмис». Бренд специализировался на вечерних платьях с вышивкой и декоративной отделкой, а также продавал духи . В основном в бутике работали русские эмигранты: приказчицей была знатная петербурженка — греческая княгиня Морузи, а манекенщицами — Шура Делеани и Екатерина Ионина. «Эльмис» просуществовал всего четыре года, после чего карьера Баженовой в индустрии моды завершилась навсегда.

Тея (Екатерина) Бобрикова

Wikimedia Commons

Крестница Николая II Тея Бобрикова с детства интересовалась модой. Девочка рисовала платья и представляла, как будет их носить. Переехав в Париж, 17-летняя Тея столкнулась с необходимостью самостоятельно зарабатывать деньги. Тогда с поисками работы ей помог дядя (и по совместительству бывший губернатор) .

Начинать свою карьеру Тея планировала с должности приказчицы в Lanvin, но судьба распорядилась иначе. Увидев юную девушку, мадам Ланвен лично предложила ей должность манекенщицы.

«Мне было тогда 17 лет, и я не знала, что это такое. Я думала, что манекен — это чучело, на которое вешают платья. Недалеко от нашего дома в Париже я видела в витрине деревянные манекены и думала, что мне как раз это и предлагают. В «Ланвен» мне сказали, что надо надеть платья в примерочной кабине и показать их на себе. А когда мне сказали, что зарплата у «манекенов» до 2000 франков в месяц, то я сразу решила примерить платье», - цитирует воспоминания Бобриковой в своей книге Александр Васильев.

Семья Теи подобное не одобрила. Мама посчитала профессию неприличной и заперла девушку на ключ. Однако отсутствие денег быстро заставило ее передумать, и Тея вышла на работу.

Тогда в Lanvin работали 24 манекенщицы, четверо из которых были русскими.

Особенно далеко продвинулась Мия - княгиня участвовала в показах подвенечных платьев, которыми обычно заканчивали показ, и часто снималась для рекламы парижских журналов. В 30-е годы в моду вошли блондинки и популярность сестер Оболенских стремительно начала падать.

«Всего во Франции русских было, вероятно, тысяч двести - триста. В Париже нас было тысяч восемьдесят», - писал о русской эмиграции 1920-ых гг. Александр Вертинский. Это была разношерстная людская масса из аристократии, интеллигенции, казаков, духовенства и других беженцев. Кому-то из них удалось приспособиться к новым реалиям, уделом других до конца дней стала нищета и тяжелая работа в незнакомой стране. Свидетельства о подобных противоречиях жизни на чужбине оставили мемуаристы с самой разной судьбой.

Александр Вертинский, «Дорогой длинною…»

Прибытие русских эмигрантов в Париж (1917)

Живущие в пригороде Парижа русские аристократы слушают радио (1931)

Нина Берберова, «Курсив мой»

Подайте безработному, жертве законов прекрасной Франции…

Подайте инвалиду Ледяного похода…

Подайте русскому дворянину кусок горького хлеба изгнания…»

Русская церковь в Париже в день прощания с императрицей Марией Федоровной (1928)

Обед эмигрантов в Париже (1932)

Нина Кривошеина, «Четыре трети нашей жизни»

Русский продуктовый магазин в Париже (1930)

Русский ресторан «Якорь» княгини Варвары Репниной (1930-е)

Лев Любимов, «На чужбине»

Курсы шоферов, организованные русскими офицерами

Таксист — офицер русской армии

Зинаида Гиппиус, «В Париже успокоения еще нет»

Журнал Иллюстрированная Россия издавался в Париже в 1924 — 1939 гг.

Иллюстрированная Россия также проводила ежегодный конкурс красоты

Манекенщица Мария Павлова (1932)

Княжна Натали Полей, внучка Александра II (1937)

Иван Бунин. Дневники

«Ничего не записывал с отъезда в Париж в мае. Приехал туда в одиннадцатом часу вечера 9-го (выехал 8-го, ночевал в Марселе, из М. утром). Вера была в Париже уже с месяц, встретила меня на Лионск. вокзале. Когда ехали с вокзала на квартиру, меня поразило то, что по всему черному небу непрестанно ходили перекрещивающиеся полосы прожекторов — «что-то будет!» подумал я. И точно: утром Вера ушла на базар, когда я еще спал, и вернулась домой с «Paris-Midi»: немцы ворвались ночью в Люксембург, Голландию и Бельгию. Отсюда и пошло, покатилось…»